Припомни этот белый зал – и улыбнёшься.
Век будут ждать тебя – и с моря, и с небес –
И пригласят на белый вальс, когда вернешься.
В. Высоцкий
- The_assembly_hall of_the_NMSH _PMP.jpg (42.14 КБ) 2837 просмотров
Смотрю на фотографию, узкую полоску паркета в нижнем углу, и не могу удержаться от соблазна окунуться в воспоминания. Стульев в актовом зале тогда ещё не было, собраний и заседаний здесь тоже не было, а вот легкомысленные, беспечные танцевальные вечера были. Эти вечера были для нас весёлым праздником и славной оказией к искромётному любовному приключению.
Паркет по такому случаю, всегда был старательно надраен до зеркального блеска. Юные окрестные создания, которые могли похвастаться внешностью или нарядами, заполняли актовый зал. Зал утопал в море музыки и света, сиянии прекрасных лиц, мелькании гюйсов, лёгком шелесте ситца и шелка; аромате духов. Повсюду мелькали восторженные улыбки, восхищённые взгляды – праздник юности и биение жизни. То было время, когда безудержная вечность пестовала и оттачивала нас как необструганных Буратино. Щедро наполняла наши сердца сладостью надежд и желаний, жаждой поиска и радостью открытий.
Паркет натирали какой-то пахучей мастикой: весело, с шутками и приколами. В то время, как ребятки драили паркет, мы, музыканты, репетировали и «зажигали». Помнится, Игорёк, подражая образу бессмертного поручика, пафосно внушал братве: «Господа шмаки! Паркет должен сверкать так, чтобы во время танца вы могли легко определить, какого цвета трусики у вашей подружки». При этом, слегка прикрывал рот тыльной стороной ладони и доверительно заключал: «Невзначай!» Что и говорить, наш барабанщик был большой мастак по части изречений, афоризмов, всякого рода розыгрышей и приколов; обладал тонким чувством юмора, незаурядным актёрским мастерством, – и вообще, – являл собой силлогизм постулата: если человек талантлив, то он талантлив во всём! У вас ещё будет возможность в этом убедиться.
Однажды, может на этом самом месте, я пригласил на танец девушку, – утверждали, что это была самая красивая девушка в округе, – что правда, то правда, спорить не стану. После вечера, попросил разрешения проводить: поспешность и категоричность, с какой был дан отрицательный ответ, расценил недвусмысленно – пришёлся не ко двору. Я не принадлежал к числу тех, кого причисляют к красавцам, и потому, принял от ворот поворот чисто философски: «Ну,.. на нет, как говорится, и к бабке не ходи!» На следующий вечер танцевал уже с другими девчонками. Ближе к финалу, обычно, массовики затейники устраивали игру: то ли «ручеёк», то ли «рыбка» она называлась... Вы наверняка помните: пары, держась за руки, поднимают их вверх, образуя, таким образом, узкий проход. Тот, кто оставался неприкаянным, проходил этим коридором и выуживал себе пару. В самый разгар игры отказчица выудила меня. Это мне польстило, но не вскружило голову; остаток вечера мы провели вместе, однако набиваться в провожатые, разумеется, уже не стал.
Дни наши, курсантские, бежали в обычной рутине: учёба, самоподготовка, общественные нагрузки (скучать помполит не давал). Казалось, нет и свободной минутки, но всё равно успевали: и подурачиться и устроить в кубрике кучу малу – пацаны. А когда Мартын (Саня Мартынюк) брал в руки гитару, то это был, – по образному выражению Игорька, – «праздник души, амыныны сэрдца». У Сани был прекрасный голос, – а какие песни!.. Я лишь впоследствии узнал, то были песни и романсы Петра Лещенко, Аркадия Северного и других знаменитых певцов эмиграции. Ну, а когда соблазн погоды совпадал с нашей карманной реальностью, естественно, бессовестно линяли в самоволку.
В ненастные дни торчали в кубрике. Помнится, в один из таких дней: сижу я на подоконнике, за окном слякоть и дождь. ДомА напротив, «Буревестник», Площадь и душа моя, всё-всё покрыто лёгкой дымкой грусти. Не тоски, нет – грусти. От чего, я и сам не знаю.
В юности такое бывает – хандра называется. И вот, в этот блаженный мир хандры, тишины и покоя, с шумом и треском ворвался Валерка Сурик (так я «окрестил» его, после того, как он весь испачкался суриком в первый день морпрактики на п/х «Синявин»). Бесшабашность, избыточную весёлость и румяные, как у гимназистки, щёки моего друга, поэт описал бы всего лишь одним словом «Грузинторг», – тут и к бабке не ходи, – вид его, красноречиво говорил сама за себя.
– Лёха, – закричал он с порога – тебя Галка у «Буревестника» ждёт!.. В кино пойдёте! – Кстати, забыл сказать: отказчицу, что однажды показала мне, как вы помните, прелестный кукиш, звали Галина. С последней нашей встречи, мы не виделись с ней уже довольно долгое время. На танцевальные вечера она больше не приходила.
И вот, представляете, ужаленный Грузинторгом Валерка, сейчас пытается навешать мне на уши лапшу про какую-то там встречу и какое-то там кино!..
– Остынь, шутливый ты мой! Какая Галка, какое кино!.. Ишь, разошёлся!..
– Да клянусь, Лёха! – Колотил он себя в грудь. – Сейчас в «Татьяне» встретил, сказала, что будет ждать тебя у «Буревестника»!
– Да уймись ты..!
– Ну, хочешь – на коленки встану! – и тут же брыкнулся на свои «маслЫ».
– Рехнулся что ли!.. Да у меня и денег на кино нет!..
Не вам рассказывать, друзья мои, как быстро растрынькиваются те небольшие суммы, заработанные на разгрузке вагонов, и скромный денежный перевод, что иногда присылают из дома.
– Ты не переживай, – вскочил он с колен, – я сказал ей, что у тебя денег нет!.. У меня тоже ничего не осталось!.. Последние копейки с Печником (Володя Никитин) в Грузинторге оставили!.. Кто ж знал..!
«Похоже на правду». – Подумал я, однако пригрозил:
– Ну,.. если наврал, забулдыга!..
– Давай без нравоучений, балбес неблагодарный! Дуй побыстрее, пока не увели!
В два счёта я уже был у кинотеатра. Сурик не соврал! Я заметил её ещё издалека. Сложена она была изящно, это подчёркивал и её элегантный, тёмно-вишнёвый костюм с лёгким меховым воротничком: свеженькая, подтянутая, с порозовевшими от лёгкого морозца щёчками и вьющимися из-под модного берета, темными локонами волос. Матовое выразительное лицо обладало той прелестью, которую принято определять словом – обаяние. Я был слегка смущён, она искренне радушна и приветлива; предложила пойти в кино. Я, в свою очередь, просто прогуляться. Предложение моё – в такую погоду – выглядело, по меньшей мере, странным, но, к сожалению, лучше этой глупости, предложить ничего не мог.
– Пожалуй, лучше пойдём в кино. – Настаивала Галина.
– Понимаешь,..
– Понимаю. Вот, – протянула она хрустящий рубль, – пойди, возьми билеты.
– Ну, раз ты настаиваешь...
Очередь была небольшая. Я взял билеты и, грешным делом, подумал: «Если не возьмёт сдачу – куплю пацанам курева».
После кино, проводил до автобусной остановки.
Похолодало. Вместо дождя с неба сыпала мелкая снежная крупа. Но, несмотря на непогоду, и даже на то, что пацаны остались без курева, на душе моей заметно посветлело.
Из пережитой финансовой стыдухи, извлёк урок бережливости и стал оставлять заначку на чёрный день. Пригодилась ли она в последующие дни – не помню, однако в самый последний день нашей учёбы пришлась весьма кстати. Накануне с блеском прошёл выпускной вечер. Мы навсегда прощались с мореходкой. Сдали помполиту музыкальные инструменты, кастелянше, Анне Фёдоровне, постельные принадлежности. Оставили по гривеннику на автобусный билет до Тихоокеанской и, ближе к вечеру, устроили застолье. Не в смысле – за столом, а в смысле – стоя, в опустевшем кубрике. Освободили отсек от коек с голыми сиротскими сетками, сдвинули тумбочки, наполнили хрестоматийные граненые стаканы и, пожелав всем нам семь футов под килем, разбежались до отхода поезда попрощаться со своими подружками.
Мы с Галиной пошли смотреть фильм в «Спартак». После фильма проводил до подъезда дома, где жила её подруга. Тема прощального поцелуя, как-то так, ловко ускользнула. Простучали наверх каблучки, в тёмном – я тут ни при чём, лампочку кто-то до меня – гулком подъезде воцарилась прозаичная тишина. Глянул на часы – стрелки вовсю кричали о том, что я и в самом деле балбес! Времени до отхода поезда оставалось совсем мало, а ещё нужно было забрать, оставшийся в школе, чемодан. На счастье, подвернулся автобус. Доехал до площади, глянул на Адмгородок, и сердце слегка сжалось: все корпуса мореходки были непривычно погружены во мрак. Одиноко и печально светились лишь крайние окна нашего кубрика, на третьем этаже первого корпуса.
Всё в кубрике говорило о химерическом торнадо, о том, что жизнь и душа улетели от него, оставив после себя монастырскую тишину и непривычное запустение. Одинокий чемодан, примостившийся посередине опустевшего кубрика, довершал картину забвения, и, казалось, уже совсем отчаялся вновь увидеть своего блудного хозяина. Кинув прощальный взгляд на, ставшее родным гнездо, щёлкнул выключателем и вихрем полетел на Площадь. Опять повезло! Автобус стоял на остановке; влетел в пустой салон сломя голову, чуть было, не выронив впопыхах чемодан.
– Осторожней, курсантик!.. Шею не сломай! – Одинокая кондукторша, здоровье которой било через край, весело смотрела на меня шутливо насмешливыми глазами:
– Куда так спешишь, молодой-интересный?!
– На поезд! – Примостил чемодан и протянул ей гривенник.
– Успеешь, не переживай! А что ж так поздно?
Я машинально глянул на номер билета, который она мне протянула и слегка опешил: шестизначный номер состоял только из одних восьмёрок.
(давайте сделаем «зарубку» на этой метаморфозе счастливого билета).
– Да так,.. задержался…
– Поня-я-тно!.. Эй, Степаныч, поднажми! Выручи курсантика! – Крикнула она водителю.
Автобус быстро домчал меня до Тихоокеанской. Хозяйка пустого салона подарила на прощанье свою светлую, веселую улыбку:
– Счастливого плавания, морячок!
– Спасибо!
Едва успел заскочить в свой вагон, как поезд тут же тронулся.
Сошлюсь на дырявую память и умолчу, какими словами обозвал меня тогда Валерка: и он был абсолютно прав.
Во Владивостоке инспекторы отдела кадров разбросали нас по пароходству и его окрестностям. Меня, случайно, забросили в Портофлот на морской буксир, что таскал баржи с песком из бухты Волчанец на мыс Чуркина. Работал на «Гамове» – так назывался буксир – всего месяца три, а каким ярким и содержательным остался в памяти этот кусочек моей жизни!
Восторженное письмо, вскоре отправленное Галине, осталось без ответа.
В конце лета буксир поставили на ремонт: «Оно мне нада!» Подал заявление на замену и навострил лыжи в отдел кадров пароходства. Но ушлый дядька из отдела кадров Портофлота, вечно страдающий нехваткой кадров, напел моему доверчивому уху серенаду про «хороший пароходик», который выходил из ремонта в Находке: – Он бегает вдоль побережья, красота неописуемая! К тому же, порты не оборудованы, быстро прибарахлишся на самовыгрузках! – В общем, охмурил мерзавец, и с вечерней лошадью, как мы любили тогда говорить, я отбыл в Находку.
Поезд прибывал на Тихоокеанскую с рассветом. Вижу как сейчас, то раннее народившееся утро, в которое молодцевато миновал проходную Судоремонтного Завода. Серебристый динамик на крыше механического цеха разорялся «Утренним концертом» из произведений великого Штрауса. Борта судов, стоящих у причалов, ласкали солнечные зайчики. Воздух был наполнен свежестью моря и, характерными для всех судоремонтных заводов, запахами сурика и дековой краски, которые причудливо переплетались с аппетитными ароматами камбузов. Портовые краны дремали, свесив свои длинные носы. Заводские цеха были ещё пусты, кругом ни души, и только я один, счастливый как гималайский слон и юный, как этот народившийся рассвет, полон надежд и ожиданий, шагал по кромке причала навстречу, заждавшемуся меня, «хорошему пароходику» с офигенно романтичным названием «Качуга». Шагал легко и бодро под звуки из «Персидского марша» из динамика на крыше, беспечно размахивая здоровенным портфелем крокодильей кожи – щедрость машиниста Вахтанга в обмен на мой солидный чемодан с франтоватыми застёжками. В незабвенном сидоре (так окрестил Кузмич этот портфель) лежало всё моё богатство: зубная щётка, смена белья, томик Багрицкого, сборник Есенина, блокнот, тетради и ещё кое-какая мелочь... Ах, какой это был шикарный портфель: потёртый, потрёпанный, с пухлыми боками, загнутыми углами и огромной вычурной застёжкой на откидной стороне: ну, просто мечта чернильной крысы!
И вот, почти в самом конце причала, путь мне преградил слип, где носом к небу, а попой к воде, мирно лежал на брюхе маленький «тисёнок». Глянул на название, – картина Репина! Хвалёный пароходик надёжно устроился на массивных деревянных подпорках и, похоже, выходить никуда не собирался.
Капитан поспешил успокоить:
– Пустяки! Небольшая заминка с гребным валом и дейдвудом – заводчане напортачили, обещают быстренько исправить; так что, не журись хлопец, падай в робу и дуй к боцману!
– А завтрак!
– Само собой, похарчи и дуй!
За завтраком познакомился с командой: дремучие интеллектуалы.
Дракон грузный неторопливый, голос хрипловатый; помятое чело и потухший взгляд красноречиво намекали на то, что трубы у этого парня горят неугасимым огнём. Старшего матроса, закадычного его дружка, описывать не буду; если б вы увидели его, то сами, вперёд меня, воскликнули: «И этот туда же!»
После завтрака Дракоша доверительно предупредил: «По случаю, в ознаменование, согласно уставу и, во избежание попрания традиций (опупеть), рабочий день сегодня будет коротким; только – тихо. Короче, тут, недалеко, есть хорошенькая стекляшка: с тебя фуфырь, с нас гостеприимство!.. Юрик, по этой части, бесподобный оракул!.. Лады? – Чопорно хлопнул он меня своей могучей лапой по плечу.
У меня не хватит ни времени ни сил, чтобы достойным образом описать то наше задушевное «избежание попрания» в знаменитой «хорошенькой стекляшке», а кроме того мне не терпится продолжить мой рассказ. Одним словом, команда встретила меня тепло и дружелюбно, а с коком, Юрой Бабенко, вскользь упомянутым боцманом, мы вообще стали хорошими друзьями. Эх, какой это был парень: весёлый, непосредственный и добрый настолько, что вряд ли во всей округе нашлась бы хоть одна собака, которой пришло в голову его облаять!
Устроившись и осмотревшись, решил навестить Галину. Адреса её я не знал, знал только, где она работает. Но на рабочем месте меня ждала неудача, она уволилась. На вопрос: – Где живет? – Заменившая её сотрудница, ответила: – Точно не знаю. Тут, недалеко. Там все друг друга знают, без труда найдёте! – И действительно, найти было не трудно. Но и там меня ждал облом: – Они купили дом и переехали в другой район! – Сообщила словоохотливая соседка.
Подробно рассказала кто в семье старший, кто младший, но адрес назвать не могла: – Где-то на Волне, точного адреса не знаю, так что – извини, касатик!
«Искать человека, где-то там, на Волне, гиблое дело, а идти в кино одному, по меньшей мере, стрёмно». – Подумал я, и, размышляя таким образом, направил свои борзые стопы в Дом культуры моряков. В те далёкие, милые сердцу годы, клубы, дворцы и дома культуры были обителью самодеятельного искусства и худо-бедно ему служили: «Попрошу какую-нибудь дудку и буду проводить вечера в оркестре».
Поднимаясь по широкой лестнице к ДКМу, отметил, что чутьё меня не подвело: музыкальная разноголосица свидетельствовала о том, что репетиция в самом разгаре. Коротко представился руководителю и попросил разрешения играть в оркестре на трубе. Без лишних слов он принял меня в свою команду – классные были ребята!
В субботу, воскресенье и среду, оркестр играл на летней танцплощадке. Я выразил желание тоже играть на танцах. Капель немножко замялся. Эта его нерешительность была мне понятна – поспешил развеять его сомнения; сказал, что в штат не набиваюсь, денег платить мне не нужно, я и так буду весьма ему благодарен. На том и порешили. В ближайшую субботу я уже играл в составе оркестра на танцплощадке. Атмосфера праздника напоминала былые дни, вдохновляла. Я играл с упоением, получая, при этом, огромное удовольствие. В какой-то момент показалось, что кто-то меня окликнул, глянул на танцующих, и встретил лучистый взгляд Галины.
В тот вечер она случайно оказалась на танцплощадке. У подружки, что жила рядом с ДКМом, был день рожденья, и они забежали на минутку, потанцевать. В перерыве договорились, что непременно забегу к ней на новое место работы, и девчонки спешно убежали опять к гостям.
В понедельник, утром старпом отправил нас с Юрой на базу. Прежде чем отправиться на эту самую базу, я решил, заручившись согласием Юры, забежать к Галине. Путь наш лежал мимо «Пятачка». Там, вдоль заборчика достопамятного кинотеатра «Прибой», бабульки бойко торговали семечками и всяким разным «ходовым товаром».
Кок наш никогда не упускал случая побаловать себя экзотичным лакомством и, по обыкновению, купил большой пакет рачков (если помните, такие мелкие, красные с противными усиками и отвратительными лапками )
– Тьфу, как ты можешь есть такую гадость! – Удивился я. – Их и в руки-то брать противно!
– А-а,.. ни чё ты не понимаешь! – Смакуя сомнительный деликатес, отмахнулся он от меня.
– Когда придём – не подходи близко, стой со своим пакетом в сторонке! – Строго предупредил я его. Ага!.. Кто ж знал!.. Юра перестал бы себя уважать, если б отказал даме во внимании! Подошёл-таки, сукин кот и, с простецкой гусарской щедростью, предложил девушке свою ракообразную бяку: – Угощайтесь! – В то время как я свирепо шипел ему на ухо свою компактную эпиграмму: «Сейчас-же убери эту мерзость, зараза!» – Галина поспешно, но вежливо, отказалась от угощения. Гурман глянул на меня как на психа, пожал плечами, и невозмутимо спрятал морепродукт за спину.
Если б в тот момент, какой-нибудь эстет моралист напел нашему коку притчу про: неловкость, неуместность, и вообще, в конце концов..! Уверяю вас, друг мой был бы весьма удивлён, что подобная белиберда может существовать на белом свете, и, клянусь, ему было бы искренне жаль всех тех, кто страдает подобными недугами.
Между тем, ремонт гребного вала затягивался. Выяснилось, что он вообще смещён, а это, как не крути, надолго. Очередной, ремонтный закидон привел меня к логическому заключению: «Лёха, с этого хорошего пароходика нужно поскорее делать ноги!» – Сказал я себе. Тут, кстати, получил письмо от Тольки – друг, вместе учились в школе, сидели за одной партой. После выпуска, он решил отправиться во Владивосток поступать в ШМО и приглашал меня. Несмотря на то, что, как и многие пацаны, я с детства мечтал стать моряком, на тот момент, всё же, имел совсем другие планы, и уже приложил довольно много усилий, для осуществления этих планов. Но, в один прекрасный момент, судьба, мастерски исполнив свой излюбленный трюк – крутой поворот, резко притормозила в потрясающем районе Находки, и небрежно выбросила меня из своей фатальной колесницы прямо у порога Находкинской Мореходной Школы, корпуса которой, словно белые паруса бригантины, возвышались над тёмно-синей гладью живописного залива. Я не оговорился, и нисколько не преувеличил, назвав этот момент прекрасным: время тому свидетель.
И вот, сейчас Толька работал на пассажирском пароходе «Смольный», который вышел из Питера и следовал в Находку. В своем письме Толян предлагал взять, положенный всем выпускникам, каникулярный отпуск и вместе расслабиться в родном городке. Письмо, отправленное им из Петропавловска, я получил в день прихода «Смольного» в Находку. После встречи и намеченных нами планов, я накатал заявление на отпуск. Капитан, к удивлению, подписал его без лишних слов; сказал напутственно: «Дуй!» – И вечерним поездом мы с Толяном укатили во Владивосток.
По приезду во Владик, Тольке нужно было смотаться в свою Шмоньку и взять подтверждение на отпуск. «Ну, нада – так нада!»
Подоспел трамвай набитый битком, я втиснулся, а Толян замешкался. Двери захлопнулись. Трамвай покатил. Толька остался. На следующей остановке я выскочил; стоял, высматривал: первый, второй, третий – Тольки нет! «Просмотрел!» – Решил я и отправился в отдел кадров – «Встретимся там...».
Откуда ж мне было знать, что в этот самый момент, пасынок судьбы – случай, который несколько минут назад втиснул меня в трамвай, стоял у колоннады этой самой судьбы и хихикал, радуясь своей ловкой проделке, потому что уже наметил нам с Толькой встречу только аж через десять лет!
Инспектор отдела кадров, товарищ Середа, взял заявление и полез в картотеку.
Деловито разложил бумаги, и тут вошёл его помощник:
– Ему открыли визу!.. – Сказал он.
– О-о, нет, нет!.. Никакого отпуска!.. У меня тут такая запарка!.. – Замахал руками Середа.
– Да мы с другом решили...
– Они с другом решили, – обратил он сардонический жест к помощнику! – Вот, – протянул Середа бумажку – это адрес фотографии!.. Скажешь, что от меня, на паспорт моряка!.. Одна нога там, другая здесь!.. Постой!.. Так это ты, бедолага, вместо подменного на буксир залетел?
– Так, по ошибке!.. Я ж вам..
– Не в этом дело! – Перебил он меня на полуслове. – Помниться, я обещал тогда тебе хороший пароходик! – От пресловутого словосочетания «хороший пароходик», честно говоря, у меня как-то нехорошо засосало под ложечкой. – Обещал!? Так вот, давай, лети мухой туда и обратно! А то прозеваешь! Он уже на отходе! – Всё закружилось, завертелось, полетело кувырком, и с последним катером, я уже был на борту судна! «Охотск» – О сколько в этом слове! Но не буду вас утомлять, да и речь сейчас не о том. Лишь упомяну, что потоптались мы туда-сюда: Петропавловск, Ванино, Владивосток, Япония и в конце декабря ушли к берегам солнечной Кубы. Вернулись во Владивосток уже в самом конце мая. К этому времени у меня подоспел срок медкомиссии. Чиф снял с вахты и отправил в поликлинику. Женя, старший матрос, и шкипер, Володя (сэр Морис, прозвал я его) жили во Владике. Они взяли отгул и, все вместе, мы отправились на берег.
От проходной, в задании Трансфлота, поднялись к Морскому вокзалу. Прошли широкий многолюдный переход и тут, на самом оживлённом перекрёстке, столкнулись с Галиной, буквально, как говорят, нос к носу! Она только что приехала из Находки поступать в медицинское училище, а точнее, всего лишь узнать подробности для поступления. Встреча была такой неожиданной, эмоциональной!.. Немножко успокоившись, пришли в себя, и договорились, после завершения всех своих дел, встретиться на том же самом месте.
Вечером посидели в уютном кафе «Аэлита». Тогда это было излюбленное место встреч творческой, – сейчас бы сказали, – продвинутой молодёжи .
Побывала она и у меня в гостях: помню её неподдельный детский восторг, когда получила от меня в подарок большую карибскую караколу.
На следующий день Галина уехала обратно в Находку, а мы, после погрузки леса, ушли в Ниигату. Потом был рейс на Магадан (так что я, таки, видел Нагаевскую бухту,.. и «не с бухты-барахты»… Помните, у Высоцкого, «Я уехал в Магадан»). Потом сделали ещё рейс на Японию, и стали на плановый ремонт в Находкинский Судоремонтный Завод.
К этому времени мы с Галиной умудрились опять потерять друг друга.
В конце лета, а может быть в начале осени, словом, на ступеньке этого золотого приморского сезона, решил подать заявление на отпуск. Дождался замену и, перед отъездом, забежал на главпочтамт проверить почту до востребования.
День был чудный, солнечный, ласковый; в такие дни солнышко не греет, а именно – ласкает. На скамеечке у входа встретил Мишку из сто шестой группы. С ним была девушка, которая пела в то, уже былинное время, в нашем хоре; я даже вспомнил имя – Люба. Меня поразило её очаровательное превращение: она уже почти прошла ту стадию восхитительной поры, когда девушка превращается в женщину, и была похожа на свежий, едва распустившийся цветок лилии. С Мишкой мы виделись последний раз в Петропавловске. Было это в ту памятную осень, когда товарищ Середа, как вы помните, спешно направил меня на «Охотск», который тогда доставил военную технику (после событий на Даманском) обратно в Петропавловск.
В то, первое посещение Петропавловска, я много бродил по городу, восторженно знакомился с его достопримечательностями: часовня, памятник Лаперузу, Беренгу… Забрёл на Морвокзал. В это время там стоял красавец пассажир «Советский Союз». Мишка «вахтил» у трапа, заметил меня в толпе, окликнул, и пригласил в гости. Лайнер поразил своими размерами, внутренним комфортом и роскошью салонов.
Но вернёмся к главпочтамту.
После радостных и эмоциональных приветствий, обменялись новостями; посидели, поболтали. Затем, пожелав всего доброго, я зашёл в зал проверить почту, а когда вышел, влюблённая пара уже неспешно удалялась от главпочтамта в сторону Ленинской. Мой путь лежал в противоположенном направлении. Люба вдруг обернулась и крикнула:
– Ну что, Лёха, Галка пишет?
Признаться, этот вопрос показался мне довольно странным: сказал, что даже не знаю её адреса, лишь знаю, что живёт где-то в районе «Волны»...
– Да ты что, – удивилась она, – какая Волна! Они уехали на запад! – Тут я совсем опешил. Люба вернулась и рассказала кое-какие подробности: – Уже почти два месяца, родители Галины живут на Кубани, а Галка пока у Верки в Подольске, под Москвой! С Галкой мы подругами не были, так – знакомы, но дружим со Светкой, они переписываются. Пишет, что на Кубань ехать нет никакого желания. Сильно скучает по Находке. Если хочешь, дам адрес! – Я поблагодарил её. Мы еще раз попрощались, и вечером я уехал во Владивосток. Там быстро оформил отпуск, написал письмо Галине и поехал домой наслаждаться бездельем. Тольян, кстати, в это время был далеко на севере, служил на подводной лодке. Отпуск тогда он получил, отгулял и благополучно вернулся в отдел кадров, где его уже заждалась повестка в армию. А когда он вернулся после службы домой, я уже был в Новороссийске, нас опять разделяло семь часовых поясов. Но не будем отвлекаться.
Отпуск – офигенная пора! Встречи с друзьями, банька, рыбалка... А ещё, – после кубинского рейса, я купил себе кинокамеру; точно такую, какой пользовался на «Охотске». Камеру ту, команде подарила Анна Ивановна Щетинина, когда уходила на заслуженный отдых.
Жаль, что не попал на «Охотск», когда капитаном судна была эта легендарная женщина. И в то же время, мне повезло. В экипаже ещё остались те, кто с ней работал, и я услышал, как говорится, из первых уст, много добрых и славных воспоминаний об этом прекрасном человеке.
Ну, это так, к слову…
Тот, кто увлекался киносъёмкой, знает, что увлечение это отнимает, не только много времени и средств, но иногда даже переходит в страсть. Одним словом, скучать было некогда. Получил письмо от Галины. Письмо было полно восторгов о Москве, Подмосковье, речке Пахре… И всё же, я уловил в нём грусть и скрытую тоску по родным местам. Недолго думая, послал ей телеграмму и присовокупил денежный перевод. Вскоре она сообщила дату приезда в Находку.
Та наша встреча была, конечно, радостной и долгожданной, но всё же отличалась от всех тех: беззаботных, беспечных наших встреч. Ну, это и коню понятно. Вспоминая прошлое вдали от родных мест, нам всегда почему-то кажется, что оно осталось таким, каким всегда было, и стоит вернуться назад – всё будет по-прежнему. Время будет продолжаться, как и прежде. Но вот мы возвращаемся, и с грустью обнаруживаем, что всё уже не так, и всё уже не то. Вроде бы небо такое же, тот же город, те же улицы, те же дома, но что-то произошло, что-то изменилось. Особенно остро ощущаем это, когда тут, куда мы вернулись, уже нет родительского дома, где нас всегда встретят и приласкают, нет нашей тёплой постели и родной подушки, которой доверяли свои сладкие сны и тайные грёзы, нет мелочей и вещей, которых, кажется, не замечали и не предавали им особого значения. Мы вдруг понимаем, что наши воспоминания, это всего лишь пленительные зарницы прошлого, и тут уж ничего не попишешь. Течение жизни всё меняет, а время проливает свой непостижимый свет на окружающий нас мир и меняет его восприятие. Мы ещё не осознавали, но уже почувствовали, что прощаемся с прекрасной, беззаботной порой.
Галина остановилась у подруги, обустраивалась. А это всегда влечёт за собой много проблем, на решение которых необходимо время, которым, было бы тактично с моей стороны, не злоупотреблять. Погуляли по городу, посидели в кафе. До отхода моего поезда, ещё оставалось достаточно времени, что бы посетить мой «Охотск». Он всё ещё стоял на ремонте.
Из штатного экипажа, почти никого не осталось. В красном уголке, у телевизора, нашёл моего незабвенного друга и наставника, боцмана, Семёна Терентича. А с ним шкипера Владимира, Таисию Павловну, Надежду Константиновну и Наташку – вновь испечённый повар-пекарь прибыла к нам сразу после кубинского рейса; работали вместе совсем не долго, но у нас с ней сложились благодушные, ребячливые отношения – славная была девчонка. Она покоряла своей непосредственностью и весёлым озорством. Что бы она ни делала, какие бы рожицы она ни корчила, всё у неё выходило мило и трогательно. В уголках её губ таилась веселость, вызывающая в воображении звук серебристого смеха: одним словом, она была бальзам и утешение для глаз.
Экипаж в основном состоял из добрых малых при возрасте и со стажем; средний возраст примерно такой же, как и у нас с Наташкой на двоих – тридцать семь: мне девятнадцать, ей восемнадцать. Само собой разумеется, команда баловала и пестовала нас, как шпендиков. Встреча была радостной и трогательной. Не думал я, и не осознавал тогда, что это был прощальный вечер с близкими людьми и, ставшим мне родным, судном. Здесь сошлось всё: прекрасный лайнер, классные рейсы, замечательный экипаж. За долгие годы моей флотской карьеры довелось поработать на различных судах – от старенького морского буксира, до первого советского супертанкера. На каждом из них я оставил кусочек своей жизни, частицу своего сердца. «Охотск» остался навсегда в моей душе с ореолом романтики и поэтической фантазии воплощённой в реальность.
Время пролетело быстро. Прощание было недолгим, но настолько тёплым и трогательным, что у боцмана, Семёна Терентича, увлажнились глаза, – не говоря уже о Таисье Павловне, Надежде Константиновне и Наташке! Да и у меня, не скрою, что-то тоже вдруг застряло в глазах и запершило в горле…
У железнодорожной кассы встретил одноклассницу, Купчишку (Лилька Купцова). Лилька только что проводила в рейс мужа. Он работал штурманом на рыболовецком судне, потом стал капитаном БМРТ. С Лилькой мы не виделись с самой школьной скамьи. Сейчас это была уже солидная дама. В вагоне, сидя за столиком, под мерный стук колёс вспоминали нашу школу, учителей, друзей: смеялись, вздыхали... Я смотрел на Лильку и думал: «Неужели эта импозантная, и в тоже время, домашняя женщина, была когда-то нашим неугомонным и кипучим председателем совета дружины!» Глядя на её белые, словно ветви гибкой березки руки, вспомнил, как трогательно она размахивала на «совете дружины» листком, – который Валерка Трофимов вырвал из моего блокнота, – с наброском тётки-торговки. С буфетчицы, Зинаиды Марковны скопировал – каюсь! Подкупил её яркий, неподражаемый, ну просто офигенный типаж!.. А для того, чтобы усилить импрессию (слово какое, умное) «повесил» торговке на руку связку баранок. Троха, паршивец, вырвал именно этот листок, написал внизу – Купчишка и приколол его к стенгазете, зараза! Но причина, по которой Лилька притащила меня на «совет», была совсем другая: любила эта… ладно, не будем переходить на личности... В общем, повадилась эта нехорошая девчонка вызывать меня на свою дружинную тусовку, чтобы «повозить носом по ковру» за низкую успеваемость по русскому языку и литературе! «Тянул всю дружину назад». Почему-то представлял тогда дружину в виде некой упряжки, а себя одним из персонажей, – знакомой всем нам со школьной скамьи картины Ильи Репина, – с широкой лямкой через грудь! А Лилька, равным образом, представлялась мне усердной птичкой (или бабочкой) которая старательно машет крылышками, чтобы вытянуть дружину на постамент, в то время как я, настырно тяну её в бездну. Наверно мысли в голове моей в тот момент так неуклюже решали эту дилемму: кто же она, Купчишка, птичка или бабочка, что на лице моём, небось, нарисовалась поленница дров, потому что Лилька, в конце концов, взмахнув безнадёжно «крылышками», обречённо выдохнула: «Да ну тебя!.. С тобой, как с человеком, а ты, – как чурка!» Вам может быть смешно, но мне тогда было не до смеха, потому что Лилька – с подачи Ноны Игоревны (нашей классной) – шила мне, плюс ко всему, и «...склонность попадать под нездоровое влияние товарищей вне школы!..» Признаться, с этим постулатом я и тогда горячо спорил, да и сейчас не соглашусь: Саня Роган, Толян Шиня и Витька Утя были нормальные пацаны, а Паха Калатун (от слова барабанщик) так и вообще был не при делах... А когда пришла пора, Лилька стала охмурять меня в комсомол. Она уже блистала там, в комсомольских кругах. «Ага! – сказал я – Фигушки! Будешь потом таскать по всяким, там, разным бюро!»
Вспомнили парк, уютный уголок у Дома пионеров, заросший благоуханной сиренью, где мы, – уже в старших классах, – частенько собирались шумной стайкой, и где эта зануда умудрилась подстроить так, чтобы я выспорил у неё два поцелуя в щёчку. Вообще-то мы с Толькой в эти глупые игры не тешились; посмеивались и ёрничали над этой невинной развлекухой. Но в тот раз что-то так и подмыло меня – бес попутал. Когда покорно плёлся за Лилькой на эшафот – в куст сирени – за «вознаграждением», Светка смотрела на меня такими глазами, что у меня, вдруг, зачесалась ладошка от жгучего желания дать Лильке подзатыльник.
Чувствовала, наверно, что эта интриганка растрезвонит всем: «А-а, целоваться не умеет!.. Клюнул два раза в щёку!»
«Хорошо, что не накостылял, а то, как бы я смотрел сейчас в эти лучистые, доверчивые глаза!» Вздорная, смешная мысль: да разве ж запретишь глупым мыслям крутиться в дурной голове!..
Н-да, сначала мы умеем летать, потом, начинаем учиться думать. Светлые лучи памяти не оставляют теней на прошлом. Солнечные зайчики, а не тёмные пятна вижу я, когда оглядываюсь на прожитую жизнь. Мир, кажется мне, был тогда намного лучше, чем теперь, пацаны были настоящими пацанами, а о девчонках и говорить нечего, – они были непостижимой загадкой, тайной. Может быть это потому, что время, о котором идет речь, само по себе способно было оставить романтический отпечаток в душе любого человека. Но я опять отвлёкся!..
Закончился отпуск. Я вернулся в кадры и получил направление на «Прикумск»: старенький, добрый трудяга финской постройки. Там, к великой моей радости, я встретил моего хорошего друга, Игорька Жвакина – ну, вы его уже знаете.
Сходили из Владивостока на Японию – порт Ольга, опять Япония и затем пришли в Находку. Встретились с Галиной. Она уже работала, и жила всё там же, у подруги. В один из дней, девчонки пригласили нас к себе в гости.
К теме «в гости» Игорёк всегда подходил с воззрением – застолье. Из чего вытекало понятие – широта и размах. После вахты долго и нудно таскал меня по магазинам. «Ну не с пустыми же руками!» – Многозначительно заключал он после каждой покупки. Как будто кто-то собирался идти в гости с пустыми руками. В конце концов, руки оказались прилично наполнены, поэтому – «посидели хорошо». Игорёк был в ударе. По части тостов и шуток ему не было равных. Я тоже старался не отставать. Мы быстро и хорошенько наклюкались. Я осознал это лишь потом, по прошествии «инкубационного периода». А на тот момент «у меня не было ни в одном глазу». Девчонки не на шутку озадачились широтой и размахом нашего веселья, но нам уже было море по колено. Всё же им удалось тактично свернуть наши стремительные паруса застолья.
Приготовив на посошок кофе, они, на всякий случай, решили проводить нас.
Всю дорогу до остановки Галина выглядела задумчивой и грустной. По всему было видно, что она хочет что-то сказать, но не решается. Подошёл автобус, решил его пропустить, чтобы дать ей возможность собраться с мыслями. Наконец, с большим смущением, подбирая нужные и, в то же время, тактичные слова, начала из далека: «...весёлый парень,.. останемся друзьями...». В общем, похоже было на то, что «широта» сильно её ошарашила, а «размах» напрочь укокошил наши, едва зародившиеся, отношения. Я всё понял, не глухой. Помолчали. Она сунула руку в карман пальто и замерла. Вынула маленький бумажный свёрток, развернула и удивлённо глянула на меня. Дело в том, что уже начались холода, впереди была зима, а пальтишко у неё, на мой взгляд, было довольно легкое. Я решил, что это не куда не годится. Улучив момент, написал записку, сгрёб всё, что оставалось у меня в кармах, завернул в записку и сунул в карман пальтишка, которое висело в прихожей:
– Я знал, что ты не возьмёшь! Поэтому... – Она не дала мне договорить, категорично и решительно стала совать свёрток мне в руки, в карман, я отбрыкивался и запальчиво внушал:
– Прекрати сейчас же!.. Дай сказать!..
Игорь с Наташкой стояли немножко в сторонке:
– Эй, вы чё там – дерётесь?! – Пошутил Игорёк. – Галина прекратила свои наскоки.
Я постарался спокойно и доходчиво объяснить:
– Пойми!.. Как не крути, а ведь это я сбил тебя с панталыку! Жила бы сейчас с родителями как у Христа за пазухой! И вообще, я старше, ты должна слушаться! Неужели не понятно! – Она стояла в нерешительности. Взгляд её тёмных глаз был растерянным и, мне показалось, признательным. Внезапно показался зелёный глазок такси. Я поднял руку. Игорь быстренько попрощался. И мы покатили на судно. Посвящать Игоря в случившееся не стал, сделал вид, что ничего не произошло.
На судно прибыли как раз вовремя, успели выпить чайку и прикинуться свежими огурцами. Я стоял вахту второго помощника – Игорь на погрузке. Второй, конечно, заметил нашу «начитанность», но не подал виду, сказал только:
– Вагонов с лесом пока нет, подменяйте друг друга.
В твиндеке над кочегаркой, среди прочего запасного такелажа, была большая бухта швартовых концов: мы с Игорем давно облюбовали её. Палуба над котлами была тёплая. Помню, завернёшься в полушубок, свернёшься калачиком и так крепко прикимаришь, а тут тычок в бок:
– Дай вздремнуть, – кричишь, – только глаза закрыл!
– Ну ты и оборзел, – в ответ, – час уже дрыхнешь!
Никогда, ни в какой мягкой и теплой постели, я не спал так сладко, как в этом гнёздышке из швартовых канатов.
Отстояли вахту. Отоспались. Физическое и душевное состояние шептало о том, что нужно пойти ко второму помощнику, извиниться за вчерашнее: « Флот, это не пансион благородных девиц, – утешил нас он. – Драматизировать, конечно, не надо, главное, чтобы это не вошло в привычку». – Хороший был мужик, значительно старше нас, знал жизнь куда лучше, обладал широким кругозором и незаурядной эрудицией в различных жизненных аспектах.
Следующий наш приход из Японии был во Владивосток. Понимал, что Галине тоже нужно написать письмо, поставить точку; скорее, это была извинительная записка с наилучшими пожеланиями. Вечером сходили с Игорем в кино. Уговаривал его пойти в театр «Горького», посмотреть нашумевший спектакль «Хлеб, имя существительное» : «Завтра сам сходишь!» Решительно пресек, эту мою, театральную претензию мой ироничный друг, и мы отправились в кинотеатр «Уссури». В кинотеатре ещё сохранилась добрая традиция: вечерами, перед сеансами, в уютном фойе с мифическими фикусами и миниатюрным старинным фортепиано, играл небольшой эстрадный оркестр. Саксофон у саксофониста тоже был старый, наверняка старинный: ни когда не встречал сакс-альт такой заковыристой формы... Ах, как он звучал!.. Я полюбил «Уссури» именно за этот маленький оркестрик ещё с тех пор, когда работал на «Гамове, и всегда, когда была возможность, старался прийти пораньше, далеко до начала сеанса, чтобы насладиться великолепной живой музыкой. А Игорёк, в свою очередь, любил «Уссури» ещё и потому, что имел блестящую возможность потешить своё юное тщеславие. Вы наверно помните, в те времена над окошечком билетной кассы висела табличка «Морякам загранплавания билеты продаются вне очереди». Нигде, ни в каком другом кинотеатре, я не встречал такого щедрого объявления. Мой честолюбивый друг просто обожал снимать сливки с этой филантропической подачки. К окошку кассы Игорёк подходил не как обычный смертный, – он «выходил», как выходят великие артисты на авансцену являть себя зрителю. Если очереди у окошка не было – оттаскивал меня в сторонку и ждал, пока она не соберётся.
С невыразимым артистизмом извлекал паспорт моряка из внутреннего кармана куртки и величавым жестом предъявлял его почтенной публике (у кого нет греха – пусть первым бросить в него камень). Да, это была его слабость, маленький грешок, если это можно назвать грехом. Скорее это было заурядное мальчишеское хвастовство: в сущности, тогда мы всё ещё были пацанами.
Из Японии опять пришли в Находку. Пришвартовались ночью. Утром Игорь побежал на медкомиссию. Вернулся воодушевлённым:
– Лёха! Я встретил на Ленинской Наташку с Галкой: будут печь пирог, вечером ждут нас в гости!
Эта весть меня удивила и озадачила, но заподозрить его в плутовстве я не мог: логика подсказывала, что темнить Игорю нет ни какого резона, о нашей с Галиной размолвке он так ничего и не знал. Всё же отмахнулся, сказав:
– У меня на вечер другие планы, иди один, без меня. – Если сказать, что Игорь обалдел от этого моего экспромта, значит, вообще ничего не сказать. На лице его отпечатался такой тормоз, какого я ни когда не видел.
– Но я же пообещал!– Растерянно смотрел он на меня, а в голосе его звучала такая горечь и обида, что мне стало неловко. Мысленно я уличил себя в эгоизме:
– Ладно, ладно, – поспешил успокоить друга, – пойдем вместе, дела подождут!
– Ну-у,.. это другой разговор! А я уже вот – забункеровался! – Тряхнул он своей спортивной сумкой, раскатисто громыхнув бутылками.
– О-о-о, нет-нет! Ни какого сходнячка, ни какого сабантуя! Только сладости: конфеты, пирожные...
– Ну хотя бы вино!.. Вот смотри, тут у меня…
– Нет!.. Или иди один! – Отрезал я.
Игорёк уставился на меня как на новые ворота, но оценив мой решительный вид, сказал:
– Что ж!.. Значит, такова селЯви!.. Будем сидеть с помытой шеей!..
Когда открыли знакомую калитку и вошли во двор, было уже достаточно темно и довольно поздно. Игорёк по-хозяйски постучал в дверь – ответом была тишина. Где-то в глубине души у меня вспыхнула смутная догадка. Зыркнул на друга соответственно, – прохиндей и глазом не моргнул. Постучал ещё раз уже более настойчиво. Наконец, за дверью прозвучал удивлённый голос:
– Кто там?
– Милиция! – Бодро ответил прохвост.
– Какая ещё милиция?! – Удивление сменилось испугом.
– Наша, советская! – Не унимался шельмец.
Моя догадка перешла в уверенность: «Ни какими пирогами тут и не пахнет!»
После довольно продолжительной паузы, дверь осторожно приоткрылась. Из светлого проёма на нас с испугом смотрели два холста маслом – «Не ждали»! Первая очнулась Наташка и, с присущим всем девчонкам визгом, обняла Игоря. Мы с Галиной стояли в нерешительности. Краска румянца, вспыхивающая на её лице, учащённое дыхание, колыхавшее грудь, глаза время от времени загоравшиеся восторгом – всё свидетельствовало о нежном волнении, царившем в её сердце. В ней появилось что-то неуловимое, загадочное...
Мы сделали шаг друг другу навстречу, в этот миг что-то произошло, что-то промелькнуло между нами, наши сердца преобразились и получили второе рождение. Мы долго не могли разомкнуть наши объятья, потому что боялись, боялись спугнуть наше счастье.
И с этого момента началась история, которая продолжилась в наших детях, продолжается в наших внуках и будет продолжаться в наших правнуках.
Не думайте, дорогие друзья, что история эта – плод авторского воображения. Напротив, я сильно сократил её. Ведь, если рассказать всё подробно, в деталях, получится пухлый роман, уверяю вас. Хотя, располагай я временем пофилософствовать, этот предмет достоин был бы глубокого и всестороннего размышления: оставим как есть...
А на резонный вопрос: « А что, если бы тогда,.. в тот раз,.. или в этот,..» – могу лишь сказать: «А давайте-ка вернёмся к той нашей зарубке. Помните, в автобусе? Что из этого следует? А то, из этого следует, что как не крути, с какой стороны не смотри – результат один! Потому что у судьбы чертовски заковыристая логика, настойчивый характер и очень цепкие руки».
P.S. А Игорёк, всё же, тогда прихватил бутылочку марочного десертного вина: по мне так, слишком сладкое, а девчонкам, помню, понравилось.
A.P.S. Ещё раз глянул на фотографию, и на ум пришла мысль: «Оказывается, и небольшая полоска паркета, тоже может быть поэмой!» Чем не название!
А эпилогом, пожалуй, подошли бы строки Матусовского:
«...Мне и жизнь показалась короткой,
Словно ночь от зарниц до зарниц...»
* * *
